Чёрная дыра (8)

Глава 8, в который герой окончательно осваивается в новой ситуации.

Предыдущие части: Глава 1, Глава 2, Глава 3, Глава 4, Глава 5, Глава 6, Глава 7.

Перед самым отбоем санитары разогнали больных по палатам и принялись раздавать таблетки. Я думал, что с лекарствами все будет как в известной песне — «А медикаментов груды, мы в унитаз, кто не дурак». Но медицинский персонал своё дело знал на «отлично», и попытки увильнуть от приема лекарств, были заведомо обречены на провал. Более-менее безобидным таблетки просто совали в руку, тут же вручая стакан воды, и тщательно проверяли рот после завершения процедуры глотания. С наиболее хитрыми поступали еще проще: таблетки толкли в ступке и засыпали в рот порошком, тут же обильно заливая его водой.

Потом санитары перешли в следующую палату, а у нас выключили свет и закрыли дверь.

Длинный-предлинный день наконец закончился и в окна палаты с любопытством заглянула темнота. Психи продолжали бубнить, решая свои повседневные сверхважные проблемы, а для меня щелчок выключателя словно отключил на несколько секунд защитную оболочку, и я вдруг как-то особенно трезво вспомнил о своей проблеме, что привела меня сюда. В красках, деталях и всеми своими версиями дальнейшего развития событий. На фоне нынешнего моего положения, когда в любой момент вблизи моей кровати могло появиться агрессивное человеческое существо без внутренних тормозов и без малейшего страха ответственности за свои поступки, даже самый настоящий бандит мне наверное показался бы добрым человеком, чутким и снисходительным.

Совершенно некстати вспомнилось, с каким жадным блеском в глазах меня разглядывали несколько аборигенов. А ведь им ничего не стоит бесшумно подкрасться и сделать всё, что им заблагорассудится.

Страх заставил напряженно вслушиваться в каждый шорох. Поэтому я довольно отчетливо слышал, что в разных углах идут свои собственные разговоры. Но все они касались одной единственной темы, очевидно, исключительно волновавшей всё население палаты — секса. И было в этом страстном обсуждении, складывающегося из множества жадных голосов столько животной похотливой энергии, что я внутренне содрогнулся, не в силах принять и осознать, что создания по соседству со мной, такие же люди из плоти и крови, пусть и слегка утратившие контроль над собой. В темноте меня окружала, истекающая тяжелыми звериными инстинктами, биомасса, во много раз более опасная, чем стая хищных зверей или стихийное бедствие.

Я судорожно протянул руку к тумбочке и крепко-накрепко зажал в руке что-то тяжелое и ребристое, готовясь без раздумий размозжить первое же склизкое щупальце, которое хотя бы попробует появитсья рядом со мной.

Не знаю, сколько прошло времени в немыслимо напряжении. Разговоры в палате постепенно стихали, сменяясь храпом и тяжелым сипением. Но даже когда последний хриплый шёпот стих, я не мог расслабиться и долго лежал с открытыми глазами, лишь положив на пол ребристый предмет.

За окном теперь отчетливо виднелся уличный фонарь, бессильно сопротивляющийся навалившейся мгле. Ему тоже было одиноко и страшно, он тоже хотел спать и боялся закрыть глаза, ему тоже приходилось нести свой крест без надежды на спасение.

Глядя на своего товарища по несчастью, я забылся чутким тревожным сном.

Сквозь дрёму я слышал, как ритмично скрипели сетки панцирных коек, как с облегчением вздыхали мои соседи поп палате, как кто-то встал по нужде и опрокинул ведро с парашей, немедленно наполнив палату удушающей вонью. Но окончательно я так и не проснулся. То ли потому, что любому психическому напряжению наступает предел, за которым наступает отупляющее безразличие, то ли от того, что за окном качался на ветру одинокий фонарь, которому было ничуть не лучше, чем мне.

Утро началось удивительно буднично и просто для такого беспокойного места. Я открыл глаза и как-то сразу «включился» в обстановку без попыток сообразить, где я нахожусь и как здесь оказался. Большинство обитателей палаты еще спали, а те кто проснулся, лишь слабо шевелились в кроватях, видимо все еще прибывая в сонной одури.

Да и потом, после совершения гигиенических процедур, наблюдая за тем, как понемногу в палате пробуждается пусть и не совсем здоровая, но все-таки жизнь, я продолжал удивляться тому, как просто и буднично происходит мое вживание в шкуру психически нездорового человека.

Жизнь брала своё, начался новый день, который я воспринимал, как новый раунд борьбы за выживание.

Несмотря на ощущение нереальности происходящего, я уже начал понемногу осваиваться и прикидывать свои дальнейшие действия, которые позволили бы мне выжить в этом диком месте, представлявшимся мне неким извращенным филиалом ада на земле. В который Высшие Силы заключают только наиболее оступившихся представителей рода человеческого.

То, что я слышал из обрывков чужих разговоров, только подтверждало эти представления. Практически все мои сокамерники, хоть помещение наше и называлось «палата», а не «камера», так или иначе имели проблемы не только со здравым смыслом, но и с законом. Некоторых по-другому, как «полные обмороженные уроды» и назвать-то было нельзя. Правда, находясь среди этих людей, я был далёк от морализаторства и раздачи оценок. Просто накапливал информацию, чтобы понять, кто из них есть кто. Ведь уже скоро от того, с кем я буду общаться, а кого буду гнать от себя взашей, будет зависеть вся моя жизнь.

Дедок в наколках явно был среди местных в авторитете. Он легко крыл всех матом, да и вообще не стеснялся в выражениях, но ему поперёк никто ничего не говорил.

Здоровый амбал с маленькой головой, что регулярно снимал штаны и кидал их по всей палате, оказался насильником-педофилом. Его даже местная, не самая взыскательная, публика сторонилась, как чумного. Тем более, что судя по разговорам, амбал не брезговал периодически в буквальном смысле устраивать себе легкий перекус из дерьма.

Более-менее адекватный мужик азиатской наружности, которого я про себя назвал «таджик» попал в больницу из-за того, что гонялся за женой с топором.

Обычным психом оказался Миша — тот самый длинный парень, которого в палату привели уже после меня. Немного отлежавшись, он быстро освоился и вскоре уже спокойно ходил по всей комнате, не обращая внимания на слишком активных соседей. И быстро оказался рядом со мной. Мы легко нашли общий язык, поскольку Миша казался совершенно обычным и абсолютно нормальным. Имелся у него, конечно, странный пунктик: одной из главных задач своей жизни он считал борьбу с государственным режимом. Но таких «борцов» вокруг меня и в обычной жизни хватало. По инерции, я даже какое-то время искренне считал его пострадавшим за политические убеждения.

Первые подозрения появились лишь тогда, когда он сказал, что только ликвидировав нынешний режим в стране, он выполнит приказ, и тем самым спасет нашу планету. Поскольку спасители планеты, в моём представлении, выглядели иначе, я взялся его осторожно расспрашивать, и вскоре, на свою голову, выяснил следующее.

Миша не был обычным человеком. Его голова оказалась устроена так, что он мог принимать голосовые команды от неких высших существ, полностью посвятивших себя нашему миру. Найдя верного помощника в лице Миши, голоса в голове отдавали ему приказы, которые должны были увеличивать всё хорошее и уменьшать все плохое. И Миша отдавался служению со всем усердием, на которое был способен.

Всего голосов было двенадцать и с каждым Миша общался отдельно и персонально, умудряясь при этом подчиняться всем разом, и каждому из них — угождать. Такой вот слуга двенадцати господ. Труффальдино из Бергамо удавился бы от зависти.

Соответственно, «борец с режимом» оказался не идейным, а просто крайне исполнительным, но на заметку врачам попал довольно быстро, в результате чего и оказался не во главе митингующей колонны, а в обычном дурдоме.

Тем не менее, с ним было удивительно легко общаться, и мы проговорили всё утро до завтрака, уже не особо обращая внимания на снующих туда-сюда соседей, злобно бурчащего деда в наколках и жалобно стонущего амбала, который всю ночь оставался привязанным и теперь страдал, что не может пробежаться по палате с голой задницей.

Вскоре, правда, Мишу увели, а вернули обратно уже с заломленными руками, и тут же привязали к кровати. Оказалось, что во время свидания Миша услышал очередной приказ, разбил окно и пытался бежать. Санитары, однако, оказались быстрее и профессиональнее. Слаженной командой они выудили Мишу из окна и утащили в узилище, роль которого теперь выполняла его собственная кровать.

В очередной раз жизнь дала мне возможность убедиться в том, что человек привыкает ко всему. Это может показаться странным, но я понемногу стал даже обживаться во всей этой дикой обстановке вокруг. И кажется, начал понимать, как вести себя дальше.

Вскоре меня позвали на свидание. Жена принесла чистую неброскую одежду, как я просил, и целый пакет продуктов. Особо говорить было не о чем и я, забрав передачу, вернулся в палату.

Пакет в моих руках вызвал общее внимание, хотя ко многим больным, я уверен, регулярно приходили родственники. Странно, но я вдруг буквально кожей ощутил, как еда в моих руках гипнотизирует всех этих, в общем-то, слабо управляемых людей.

Я не стал жадничать и раздал всё, что принесла мне жена. За какую-то минуту палата опасных психов, превратилась в пародию на детсадовскую группу под Рождество: повсюду валялись обертки от конфет и пастилы. Шкурки от мандаринов и апельсинов источали одуряющий аромат, а измазанные шоколадом руки и лица окончательно дополняли картину детского праздника. Для полного соответствия не хватало только ёлки с игрушками и пианино.

Впервые за всё время я видел вокруг столько счастливых улыбок. Угостили даже тех, кто был привязан к кроватям еще со вчерашнего вечера. На несколько минут в палате воцарилась тишина, нарушаемая лишь шуршанием фантиков, хрустом сочных яблок и довольным мычанием.

Я сидел на своей кровати, умиротворенный и растроганный этой картиной, а остальные обитатели палаты потихоньку собирались вокруг меня. В эту минуту я вдруг ощутил, что всех нас объединяет какая-то незримая сила. Каждый человек вокруг казался наполненным каким-то чудным внутренним сиянием. И с каждой секундой сияние в каждом из нас становилось вся ярче и сильнее, заставляя тянуться друг ко другу.

Люди окружили мою кровать, робко присаживаясь на самый краешек или просто опускаясь на пол. Несколько человек встали позади, а когда места там не хватило — начали толпиться у спинок. Прямо передо мной никто не становился — здесь все только сидели, точно не смея загораживать для меня окно. А когда общее движение замерло, я на несколько секунд даже перестал дышать, переживая одно из самых удивительных состояний абсолютного безмятежного покоя. И очень бы удивился, скажи мне кто-нибудь в тот момент, что не видит ослепительного сияния, буквально затопившего палату.

Общую идиллию нарушил санитар. Войдя в комнату практически незамеченным, он недоверчиво хмыкнул, посмотрел с веселым любопытством на пасторальное наше собрание, и, ткнув в мою сторону пальцем, громко сказал:

— Эй, ты, святоша новоявленный! Собирай манатки. Переезжаешь в другую палату.